Я – человек спонтанный

Певица и музыкант Диана Арбенина, лидер рок-группы “Ночные Снайперы”, появляется в последнее время не только на сценах клубов и концертных залов – в феврале нынешнего года в Центральном доме литераторов прошел ее творческий вечер, посвященный выходу книги стихов “Дезертир сна”, в июле она отметила день рождения концертом-спектаклем “Мотофозо. 35 юбилейных песен” на сцене МХТ имени А.П.Чехова. С чем связано это освоение новых площадок и смежных пространств?... – Диана, расскажите про ваш вечер в ЦДЛ. И как вы вообще начали писать стихи? – Если пытаться придумывать некую последовательность жизни, то это не ко мне. Я достаточно спонтанный человек. Захотелось в какой-то момент писать стихи – я стала их писать. Причем так бодро и много, что сразу набралось какое-то количество машинописных страниц, которые потом сложились в книгу. Плюс, конечно, меня окрылила премия “Триумф”, случившаяся неожиданно – я этого не скрываю, – и одобрение наших мэтров, в частности, Аллы Демидовой. Как бы мы ни хотели думать, что мы очень сильные, что мы сами все можем и что нам совершенно все равно, как о нас подумают… Это безусловно так. Но когда тебя гладят по голове, когда тебя хвалят – это очень приятно. И ты хочешь быть лучше, хочешь расти. Дело в том, что коллеги по цеху – я имею в виду музыку – меня не особо воспринимали и до сих пор не воспринимают: мне никто не помогал, я никогда не чувствовала ничьей опеки и заботы. Именно премия “Триумф” спровоцировала меня на то, чтобы оформить свои литературные опусы в книгу. А потом предложили сделать в ЦДЛ вечер – первый вечер, посвященный исключительно стихам. – В кругу мэтров вы чувствуете себя своей или испытываете, находясь рядом, смущение? – Безусловно, у меня замирает сердце, я испытываю пиетет по отношению к этим людям – но я не заикаюсь. Не заикаюсь и не робею. Потому что я верю в то, что делаю, – не нужно лукавства. Язык у меня не западает. – С кем-то дружите, общаетесь? – Нет. Хотела поздравить Аллу Демидову с днем рождения, но постеснялась это делать в нынешнем году – думала, что отвлеку ее. – Как в вашей жизни случился МХТ? Как вы себя чувствовали на этой сцене? – Как дома. Для артиста это самое главное. Хотелось играть, хотелось петь, хотелось придти туда еще. Чего не скажешь про МХАТ имени Горького, где уже было сыграно достаточно много акустических концертов. Я всегда ощущала себя там абсолютно не в своей тарелке. Притом что хорошие были концерты, хорошая публика была… Что касается МХТ, у меня не было никакой робости перед этой сценой и никакой боязни. Вот вы спрашиваете про общение с мэтрами. Мне кажется, чем более человек насыщен, чем большего он добился, тем он проще. То же самое можно сказать про театральные подмостки. Казалось бы, такое намоленное место – значит, нужно упасть на колени. Ничего подобного. Мне там хорошо дышится, и в этом весь секрет. Первый раз я там спела на вечере памяти Олега Ефремова, и после этого мне так хорошо задышалось там. Здорово, что Табаков меня туда пустил. Я не ожидала, что получится. Мы вообще были первыми рокерами, которые туда пришли. – Как возникла идея спектакля? – Я зачитывалась “Книгой прощания” Олеши, он пишет о том, что в детстве ему очень нравился цирковой номер “Мотофозо”, в котором на сцену под видом куклы выносили живого человека, и кукла оживала в какой-то момент. Я подумала, какая это классная мысль – в особенности про творческих людей. Творческий человек – это Мотофозо. Он не обязательно в жизни такой же, как на сцене. И то, какой он в жизни, может быть, никому и не нужно. Меня это просто прошибло, я на эту тему еще долго думала. Кто я такая? Что я собой представляю в тридцать пять лет? Где та я, которая существовала когда-то, никому не известная, которая и родила ту – известную всем? Я написала сценарий, пригласила Нину Чусову, и мы начали с ней все это варить и репетировать. – А почему Нину Чусову? – Я была на одном ее спектак-ле, “Переполох в голубятне”, видела несколько ее интервью и подумала, что она – не побоюсь этого слова – бОрзая. Потом мы познакомились, и я не разочаровалась. Мы сидели с ней, читали сценарий – а у меня по сценарию так: “И тут она вытащила на порог маленького мохнатого мишку”, – и она говорит: “Так давай выведем собаку на сцену”. – “Как? На сцену МХТ?!” – “Ну да, они же коней выводили”. Я подумала, что вот такие странные моменты – они мне очень по сердцу. – Элемент театральности в ваших выступлениях, мне кажется, присутствовал с самого начала – взять хотя бы ту фотографию, где вы в питерском клубе “Чаплин” поете в тельняшке под нарисованной луной – и присутствует по сей день, усиливаясь: устраиваете театрализованную презентацию альбома в сталинском бункере, снимаетесь в образе денди в клипах, похожих на мини-кино... – Я просто выглядела так тогда, серьезно. Я вообще люблю тельняшки. Что же касается сегодняшнего дня, то все это сводится не к моему актерствованию на сцене – тебе не до игры, когда ты поешь, когда у тебя хлещет из горла, поешь – и поешь, умираешь – и умираешь, – а к драматургии сценического пространства. Мне нравится, когда есть четкая сценография – как на наших последних концертах. Я знаю, например, что вот этот фрагмент сцены должен быть заполнен такими-то вещами, а в этот момент концерта должно происходить то-то. Но у нас ни один концерт не повторяется, мы перед каждым садимся и выстраиваем программу так, чтобы человек в зале все время был в напряжении, чтобы ему было интересно. – Вам хотелось когда-нибудь сыграть в настоящем спектакле? – Нет, у меня свой театр – “Ночные Снайперы”. – И даже предложений не поступало? – Нет, конечно. Ну, какая я актриса? – Мне кажется, у вас хорошо получилась бы, например, Антигона или Жанна д'Арк – получилась бы трагедия, разговор с судьбой, с богами по вертикали, с сопутствующим ему накалом, экзальтацией, “драйвом”, – то есть то – или почти то, – что хорошо выходит на концерте. – Ну да, во мне такое есть. Я не шучу. И в жизни, кстати, тоже. Но еще у меня очень хорошо комические персонажи получаются. Мне мои близкие говорят: “Арбенина, ты когда по-хорошему расслабляешься, за тобой очень смешно наблюдать”. Понимаете, тут же главное – не заиграться. Не всякий актер, который становится режиссером, оказывается хорошим режиссером. Я в этом смысле не доверяю переходу из одной ипостаси в другую. И, самое главное, у меня в голове есть четкий каркас – я знаю, что я выхожу на сцену петь. Это для меня основное. Я знаю прекрасно, что это мое, что это у меня получается, что я никуда никогда с этого не сойду. Поэтому лучше не играть в театре, а ходить и смотреть на хорошие его образцы, которых, между прочим, очень много. – А как вы попали в антрепризный спектакль режиссера Марины Самохваловой “Под шум волны”? – Ну… мне предложили – захотелось попробовать. Может быть, я ошиблась. В этой идее ничего плохого не было. Другое дело, как она была реализована. Я присутствовала на паре репетиций и все пыталась как-то влезть в этот процесс, помочь им что-то доделать, но постоянно себя останавливала. Я не буду сейчас говорить ни про режиссера, ни про пьесу, ни про Айседору Дункан с Сергеем Есениным, но… дело в том, что я выходила на сцену – и начинались овации, поклонники несли цветы. А я была, в общем, таким фоном, бардом, который стоит и поет, создает атмосферу. И то, во что все это превратилось… Мне было очень неловко на это смотреть, и я сказала: “Марина, я больше на сцену не выйду и ничего этого делать не буду”. – Вы наблюдаете за собой со стороны? – Конечно, вот “Мотофозо” как раз об этом. Великолепный момент, когда ты едешь и думаешь: “А это кто на афише? Это же я. Но я там и я тут – разные люди. Та, которая там, должна быть обязана той, которая внутри, никому, по сути, не интересной”. – Вы думаете о себе в третьем лице? – Да, особенно когда одна остаюсь физически, для меня это большая роскошь, и мне так интересно, как я двигаюсь, как я думаю, что я делаю. Другое дело, что это, конечно, не шизофрения… – По поводу шизофрении. Когда вы участвовали в проекте “Две звезды”, существуя одновременно в плоскости развлекательной массовой культуры и культуры относительно “маргинальной” рок-н-ролльной, не было у вас раздвоения, не конфликтовали внутри две эти суб-личности? – Нет, абсолютно. Я была собой и там, и там. В “Двух звездах” было интересно и трудно очень. Трудно не потому, что “все вокруг тупые” или “это совершенно не мое” – все нормальные люди, не менее интересные, чем те, с кем я обычно общаюсь, – а потому, что нужно было донести то, что во мне есть, людям, которые меня видят. И у меня это получилось. Люди, которые ходят на работу каждый день, у которых есть эта правда жизни, – они мне поверили. Поверило старшее поколение, которое даже меня полюбило. – А как вы об этом узнали? – Они приходят на концерты. Бабушки приходят на концерты. Понятно, что они очень далеки от рока как такового, но в данном случае все равно, что ты поешь, главное – как ты поешь. Поэтому я могу поручиться за все песни, которые я в “Двух звездах” пела. Другое дело, что я сейчас на все это смотрю – это было уже достаточно давно – и думаю: было – было, но больше не повторится, все сделано. – Какие сферы культуры попадают в поле вашего зрения, куда вы ходите? – В театр, конечно. За российским кино мне нравилось наблюдать, когда появилась плеяда новых молодых режиссеров, сейчас я выпала несколько из этого контекста. А театр опять стал близок – возвращение к тому, на чем воспитывали меня родители. Хотя нет практически ни одного жанра, который бы мне претил, – за исключением, может быть, оперетты. – Какие театры вы любите? – Мне “фоменки” очень нравятся. По большому счету, я не привязана ни к каким другим театрам, кроме этого. Мне кажется, это самый адекватный современный театр. Во всяком случае, у нас. – Чем же он отличается от неадекватного? – Они живые. И они дерзкие. Вот это мне нравится. Они не боятся ставить классику. Того же “Улисса” они пытались подать так, чтобы он стал понятен. И у них это получилось. Причем без банальщины. – А дерзость в чем? – Что такое, в принципе, дерзость? Это когда ты знаешь глубоко свои корни, но забываешь о них, когда ты берешь ключи знания, но выкидываешь их в воду и идешь сам, своей дорогой, складываешь свою музыку, свои стихи – как будто с нуля. Мне кажется, что театр Фоменко именно на таких принципах стоит. Зная классику, они пытаются быть в контексте времени, не спускаясь до обыденности. – Сейчас культурная – и не только культурная – общественность организует акции протеста и собирает подписи против строительства башни “Газпрома” в Петербурге. Вы как-то участвуете в этом? – Да, я написала песню “Питер-никотин”, с которой начинается наш альбом “Армия 2009”. Я прилетела в Питер в прошлом году, меня встретил мой друг. Спрашиваю: “Как дела?”, отвечает: “Да как обычно, плохо, вот сейчас поедем по Невскому, посмотришь”. Мы с ним прогулялись, я посмотрела в очередной раз на все разрушения и написала эту песню. И сразу же друзьям, не согласным с тем, что там происходит, спела ее и сказала: “Давайте дальше бороться”, но они были абсолютно пассивны. Каково же было мое удивление, когда с “развлекательного” вроде бы канала НТВ позвонили моему директору и сказали: “Послушайте, у Арбениной, кажется, есть песня, которая защищает Питер?” И они озвучили ею сюжет на эту тему. Я просто горжусь этой историей, лучшей, которая со мной случилась за последний год. Мне, действительно, дали возможность сказать, насколько я против того, что там происходит. Там разрушают дома, имеющие архитектурную ценность, которые разрушать в любой другой европейской стране никогда бы не стали. Но остановить это невозможно, потому что за ними власть и за ними деньги. Они забыли про то, что это был город, где все здания строились не выше уровня Зимнего. Представляете, что они делают сейчас? На них нет ни совести, ни Бога, ничего и никого. Они даже выбрали место неправильное с точки зрения архитектуры, потому что там протекает Нева, которая будет размывать фундамент. Пусть бы они построили свою башню в Купчино или в Озерках, зачем ее строить на Охте? Но, мне кажется, они в классной спайке, поэтому они свое дело сделают. – Вы говорили в каком-то интервью о своих настоящих учителях. Кто они были? – Это были не какие-то общепризнанные величины, а просто ничем не знаменитые люди, с которыми мне довелось встретиться. – Чему они вас научили? – Жизни. По-человечески воспринимать людей и жизнь. Это самое главное. Это намного важнее, нежели учить каким-то азам. Я была совершенно другим человеком в переходном, например, возрасте, и моим родителям стоило многого сделать из меня не истеричку, а нормального, спокойного, понятно, что дерзкого, но, тем не менее, правильного с точки зрения жизни человека. – Что это за человек? Можете перечислить его основные качества? – Во-первых, нужно работать по чести, не халтурить и добиваться своего. Во-вторых… мне очень нравится до сих пор – я не понимаю, почему – радоваться и познавать. Интересно просыпаться по утрам, интересно, что происходит вокруг, интересно смотреть на людей. Мне нравится, например, спускаться в метро. Песни создаются из плоти и крови. Если ты оторван от людей, все прекращается. Начинают все в нищете, это понятно и правильно, потому что это самое настоящее. Если ты не забы- ваешь об этом, если ты постоянно помнишь, как тебе жилось хорошо, молодо и свежо тогда, это останется. Потому что иначе будет получаться жвачка, которой кругом и так выше головы. А человек думает: “Ах, какую классную песню я написал”. Но он исписался уже на самом деле, потому что забыл, как пахнет подземка, как пахнет настоящее. И, в-третьих, безусловно, важна терпимость. Терпимости мне всегда не хватало. Но сейчас – чем дальше, тем больше – я пытаюсь, во-первых, прощать, во-вторых, понимать. Для меня это очень важно. Намного важнее, чем все остальное. Беседовала Марина ЛЁВИНА «Экран и сцена» №23 за 2009 год. фото: Елена Сафонова